Из военной истории: эвакогоспиталь в Таргае (сюжет)

Жители Таргая пытаются сохранить память и отыскать сведения о военном госпитале и детском санатории, которые были эвакуированы сюда во время Великой Отечественной войны. В лесу есть 2 заброшенных захоронения, где, по словам людей, покоятся солдаты, умершие от ран, и дети. Информации в открытом доступе по эвакуированным в годы войны госпиталям немного. С этим уже сталкивались сотрудники Новокузнецкого краеведческого музея, собирая сведения о размещавшихся в Сталинске. В случае с Таргаем рассчитывать приходится в основном на свидетелей-старожилов, а их осталось очень мало.

[jwplayer mediaid=”134271″]

ВЛАДИМИР КОЛЕСОВ, ЖИТЕЛЬ ТАРГАЯ: «Вот видите, здесь вот так могилы ряд идет. Вот этот ряд, вот на тот памятник. Вот их видно. И здесь ряд тоже вот так могил. Тут в начале 2000-х еще стоял здесь прям рядом деревянный памятник такой».

Говорят, это одно из мест, где похоронены дети, которые в годы войны лечились в санатории, эвакуированном из Евпатории. Неравнодушные жители Таргая расчистили место захоронения и присматривают за могилками. Знают имя лишь одного из покоящихся здесь – Боря Беккер, 13-ти лет. Его фамилию на единственном здесь бетонном памятнике кто-то пытался уничтожить. Эвакуированный санаторий размещался в корпусах таргайского дома отдыха. Старожилы помнят его еще как «Сталинский».

Корпуса остались лишь на фотографиях. У Виктора Полонского здесь работал отец. С августа до декабря 41 года Абрам Полонский служил комиссаром военного госпиталя, который разместился в доме отдыха еще до санатория. А Мария Кирилловна Шелегова, тогда еще юная Маша Плешакова, работала медсестрой. Одного из раненых во время перевязки запомнила особо.

Тех, кто умер, хоронили неподалеку от первого корпуса. До ближайших кладбищ было несколько километров. Мария Кирилловна помнит, что, когда госпиталь перевели в Сталинск, в таргайском лесу похоронили, как минимум, одного мальчика, умершего уже в эвакуированном санатории. В лесу в те годы появились два захоронения. То, где стоит памятник мальчику Боре – это уже второе. А начиналось всё с этого заросшего травой места.

Сейчас, если не знаешь, то и не поймешь. Рядом выросли внушительные коттеджи. От деревянных памятников ничего не осталось. Чтобы обозначить место, в центре захоронения жители поставили табличку. Но ее и сами могилы можно увидеть, весной, пока трава не выросла.

ОЛЬГА МАНАКОВА: «Вот здесь между соснами двумя, вот эти две сосны – это дорога. Вот здесь на конной тяге, на возках и на машинах или на санках вот сюда завозили, чтоб захоронение сделать. Здесь вот, где мы с вами стоим, маленькие могилки. Длина их… вот так прям в рядочек вдоль дороги маленькие, сантиметров, может, метр – метр двадцать. Их много. Я тогда вот считала – насчитала штук 25 холмиков. Вот где прям стоим. Высота – сантиметров 10-15. А дальше, туда, вглубь, уже большие, двухметровые такие холмики. То есть там уже взрослые».

Ольга Манакова – не местный житель. Помогает таргайцам искать информацию о том, что было в селе в военные годы. Удалось установить номер эвакогоспиталя -2490. Сейчас по крупицам собирает сведения об эвакуированном в тыл страны Евпаторийском санатории Красной Армии. В нем лечились дети, больные костным туберкулезом. Женщина убеждена, что среди них были и ленинградские ребята. Воспоминания медсестер, которые сопровождали железнодорожный состав, не оставляют Ольгу Манакову равнодушной. Выехав из Евпатории в теплом сентябре, на Урале и в Сибири они оказались, когда на улице уже стоял хороший минус.

ОЛЬГА МАНАКОВА: «Они прибыли сюда уже по снегу. Что пришлось пережить медсестрам, как они отогревали маленьких этих детей в этих гипсовых панцирях прям на ручках у себя, на коленочках, то есть это можно только догадываться. Но вообще, наверное, то, что им пришлось пережить, наверно, это было сильно. Сильно круто. Я читала – я плакала, потому что удержаться от этого невозможно. Я как представлю этих маленьких 4-летних деток в панцирях, лежащих просто… это тяжело на самом деле пережить. И спасибо этим медсестрам, которые всё это сделали».

В Таргае лечился и сын известного военачальника, генерала Ватутина. Об этом в интервью белорусской газете рассказала нянечка младшей группы санатория Надежда Рувимовна Шнитке. Описала шустрого мальчонку лет девяти, у которого был костный туберкулез коленного сустава. Правда, назвала его не Виктором.

ПЁТР ЛИЗОГУБ , ЗАМЕСТИТЕЛЬ ДИРЕКТОРА НОВОКУЗНЕЦКОГО КРАЕВЕДЧЕСКОГО МУЗЕЯ ПО НАУЧНОЙ РАБОТЕ: «Она называет его Игорь и сын генерала Ватутина. Он передвигался на костылях, но при этом… то есть ему врачи обязательно говорили, что нужно беречь больную ногу, не опираться на нее. И, собственно, когда она его видела, он ходил на костылях. Но стоило ей отвернуться, этот шустрый мальчуган брал костыли под мышки и бегал. И ей доставалось от лечащего врача, что она плохо смотрела за этим мальчиком».

По словам женщины и жителей Таргая, в санаторий к сыну приезжала и жена Ватутина. Виктор Полонский помнит рассказ матери о необычной встрече в общественной бане.

ВИКТОР ПОЛОНСКИЙ, СЫН АБРАМА ПОЛОНСКОГО, КОМИССАРА ГОСПИТАЛЯ № 2490: «Мать говорит, вот у меня такой-то муж тут работал. А жена Ватутина… ну, да, она говорит: «А у меня генерал армии». Мать пришла когда домой, мне рассказывает вот это то-то, что встретились, мылись в бане».

Сын Ватутина из Таргая вернулся в домой. Он есть на фотографии на похоронах отца в сорок четвертом – мальчик на костылях. Ватутин и Беккер – единственные известные жителям фамилии пациентов санатория. При этом, кто такой Боря Беккер и почему ему одному был поставлен долговечный памятник, до сих пор достоверно ничего неизвестно. Не говоря уже об остальных, кто здесь похоронен. А так важно знать хотя бы имена эвакуированных.

ОЛЬГА МАНАКОВА: «Многие из этих людей, из этих детей могли быть потеряны после того, как отправлены в эвакуацию. Их родители и близкие о них ничего не знали, но, может быть, их искали».

Найти списки фамилий – задача глобальная. Удастся ли? Люди надеются на помощь неравнодушных. А на месте захоронения считают необходимым установить мемориал, чтобы все знали о покоящихся здесь солдатах и детях, и это место оставалось неприкосновенным местом памяти, а не потенциальной площадкой для застройки.